О том, как попасть на философский костер или интуиция о фениксе (1)

Я должен. Подлое, мерзкое, несправедливое «я должен», древнее, как жизнь. Жизнь раба.

Человек что-то должен с самого момента своего рождения. Должен, потому что рождается в государстве. Эта первичная, фундаментальная замкнутость абсурдна, нелепа, непереносима для мысли. «Почему, – бьется и недоумевает мысль, – почему я все-таки что-то должен?» Вопрос приходит слишком поздно, чтобы ответить на него не тривиально, чтобы вообще ответить; мудрость мудрецов заключается в том, чтобы не тратить время впустую.

[Философия Гегеля выражает сущность европейской истории так, как ее создали Платон и Аристотель, в этом ее мудрость, ее ценность и ее конечность. Однако возможность продолжения истории лежит в разломе очередного шаблона; для этого придется выйти за пределы государства и увидеть альтернативное бытие Господина и Раба.]

«Сократ и Здравый Смысл» – так называется самая важная и древняя человеческая история, история бунта против мудрости. Она начинается с неследования долженствованию, это всегда выход за пределы очевидности, движение от пошлости и фальши по направлению к искренности. Акт творения истории философами становится понятным, когда мы вглядываемся в суть отношений любого исторического действия и предшествующего ему миропорядка. История есть последовательное снятие долженствований человеческого и создания новых.

[Человеческая история начинается с битвы, в которой с очевидностью побеждает философия. Спор о влиянии, которое она оказывает на историю, становится излишним; последняя не состоялась бы без первой, Раб не существует без Господина. В интерпретации Кожева настораживает следующее: неудовлетворительное положение раба заставляет его трудиться, выходом из неудовлетворительного состояния Господина является лишь смерть. Господину, в отличие от Раба, отказано в возможности самоизменения, он исчерпал весь потенциал признания и замкнут в своем господстве, пусть и не совершенном2. Однако, оценив раз признание выше собственной жизни, Господин стремился быть признанным не-Рабом; для него, рисковавшего собственной жизнью, неудача означает поражение, которое он не склонен принять по своей природе. Для того, чтобы страх Раба перестал быть парализующим и стал деятельным, изменив свою природу, необходимо движение со стороны Господина, которое он и совершает. Более того, в определенный момент Господин неизбежно начинает помогать Рабу в его становлении, обучать его, приближая желанный для обоих момент «диалектического снятия». История есть не только «история трудящегося раба», но и направляющего Господина. Опасность возникает в момент, когда Господин забывает, что он Господин; стремясь помочь истории и взаимодействуя с ней, философия теряет себя].

Человеческая история есть порождение философской свободы в противоположность необходимости. В короткий миг существования этой свободы греческая философия создает фундамент, который оказывается достаточен для существования и движения европейской культуры на протяжении двух тысяч лет – она творит идеал существования3. Греческие философы воплощают этот идеал в своей жизни, они вполне независимы, признания со стороны друг друга им достаточно. Иначе дело обстоит с не-философами, которые не способны ни к созданию собственного блага, ни к пониманию его4. История начинается с желания не-философов приобщиться к философскому образу жизни, олицетворяющему собой все самое сокровенное. Это желание изначально выражается как ресентимент по отношению к философам, который перерастает в откровенную вражду, выразившуюся в суде над Сократом.

[Стремление Раба стать Господином неизбежно натыкается на сознание собственного ничтожества в сравнении с ним: он – жертва не первичной трусости, но последующего закрепления этой трусости в его знании о себе самом: Раб всегда знает, что он Раб. В пределах этого никакой труд не способен приблизить его к бытию Господина; рождается лишь желание уничтожения. Желание Господина сделать Раба равным себе неизбежно натолкнется на эту ненависть, к которой он должен быть готовым.]

Со своей стороны, философы, сознающие правильность своего образа жизни, не могут не стремиться к распространению его среди не-философов; не потому что это необходимо им самим для признания, но потому что обладание истинным благом приводит к естественному и свободному по своему существу желанию, чтобы блага было больше5. В то же время философы не могут не видеть разницу между собой и остальными; истинное благо мыслителей заключено в их образе жизни – в философии как способе бытия, который не каждому подходит. Идея государства как пространства справедливости основывается на понимании различия своего и чужого блага6.

Проблема в том, что собственного блага у не-философов нет; вглядываясь в жизнь простого человека, мудрец не может обнаружить ничего действительно прекрасного. Если человек по природе не способен к философскому образу жизни, его благо будет заключаться в том, чтобы хоть как-то быть сопричастным наличному и существующему благу7. Это возможно лишь в том случае, если государством будут управлять философы.

[Господину нет смысла стремиться к тому, чтобы закрепить Раба в его рабстве долженствования – так он никогда не получит искомого признания. Напротив, наставление и помощь имеют смысл лишь в том случае, если существует возможность сделать Раба таким же Господином. При этом, практически неуловима грань между свободой желания и последующей собственной зависимостью от этого желания. Господин не может делаться Рабом своего собственного решения, он должен помнить о том, что его помощь является его собственным свободным желанием, она добровольна и не связана необходимостью – о том, что он отличен от Раба. Императив вернуться в пещеру, закрепляет Раба – не-философа - в его рабстве, и вместе с тем лишает философию ее свободного существования].

Желание поделиться благом искренне тогда, когда воспринимаешь Другого так же, как самого себя; но для этого необходимо сделать его Собой. Философы связывают себя справедливостью с не-философами как с чем-то им по природе противоположным и тем самым закрепляют невозможность для не-философов сделаться философами. Вместе с тем поставленные в зависимость от собственного императива, они лишаются возможности своего спокойного созерцания – философского счастья. Едва появившись, политическая философия не просто превращается в долженствование и подразумевание действия, она ставит себя на службу истории и сливается с ней.

[Если говорить о конце истории, то он произошел прямо в «Государстве» Платона – Гегель лишь фиксирует его. Господин должен пожелать, чтобы Раб стал равным ему, и помочь ему лишь в этом. Для этого он вовсе не должен трудиться и впрягаться в ярмо наравне с Рабом, инач грани начинают размываться; Рабу отныне некуда стремиться, он находится в тупике. Все последующее существование «трудящихся вместе Рабов»8 философии и истории теряет ориентир и обречено на бесцельное блуждание в пределах государства.]

Невозможно творить в состоянии нужды и несвободы: связанная долженствованием истории, философия не в состоянии создать новый идеал, пока от нее этого ждут. Необходимо вновь вызвать к жизни дух философии в том виде, как она существовала, и разрешить ее главный политический вопрос по-другому. То фундаментальное противоречие9, которое невозможно обнаружить в пределах государства и которое до сих пор нуждается в преодолении, есть противоречие между философским и нефилософским образом жизни.

[Положение, в котором оказываются оба – Господин и Раб, вновь является для них неудовлетворительным; это напоминает начало их истории. Однако если раньше они были равны в царстве природы, сейчас они одинаково замкнуты в необходимости трудиться, созданной ими самими. Исход этого второго испытания зависит от того, кто сможет актом воли разорвать вновь возникшую цепь – долженствование бессмысленного действия – осмысленным бездействием, даже если для этого ему придется вновь рискнуть своей жизнью; а на это по своей природе все еще способен лишь Господин. Философии придется вспомнить то, чем она была, и рассмеяться смехом Сократа: только так сможет измениться ход истории.]

Колесо истории не остановится до тех пор, пока «диалектически» не снята та первоначальная двойственность качественно отличных человеческого и философского существований. С неизбежностью возникнет осознание обреченности наличествующего нефилософского способа бытия как бессмысленного и сопротивление этому10. Когда же случится всеобщий исход11 и наступит мгновение, когда весь мир замрет, завороженный музыкой неба, в этот момент на месте сгоревшего феникса появится нечто поистине новое, и начнется новая история – история не просто человека, но философа.

Библиография

Аристотель. Политика. М.: Академический проект, 2015. Гегель Г.В.Ф. Введение // Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993. С. 56-127. Глухов А.А. Справедливость в классической политической философии [семинар] // URL: https://www.youtube.com/watch?v=nQoH9pTKSuM Кожев А. Введение в чтение Гегеля. СПб.: Наука, 2003. Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. Сенека Л.А. Нравственные письма к Луцилию. М.: Наука, 1977. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. М., 1990. № 3. С. 134-148.

Сноски

1 «<…> в образе феникса, который вечно приготовляет сам для себя костер и сгорает на нем, а из пепла его вечно возникает обновившаяся, молодая, свежая жизнь <…>. Дух <…> выступает против самого себя, уничтожает свое наличное бытие, но, уничтожая его, он перерабатывает его, и то, что является его воплощением, становится материалом, работа над которым возвышает его до нового воплощения». Гегель Г.В.Ф. Введение // Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 1993. С. 120. 2 Кожев, А. Введение в чтение Гегеля. СПб.: Наука, 2003. С. 9-38.

3 Кажется необходимым признать, что мы можем лишь на короткое время уловить, а затем неизбежно упустить то, что возникает перед нами при чтении радостно-осязаемых диалогов Платона. Можем ли мы, чей слух не режет звучание третьего вопроса Канта, надеяться на большее? Мы, которые считаем, что это так естественно, так очевидно, так нормально – искать у философии инструкцию к тому, «что я должен делать». Философия не возникла как вопрос о смысле жизни из состояния неудовлетворенности, по своей сущности она – высшее порождение счастья, открывающее путь к совершенно иному бытию, которое можно сравнить лишь с музыкой и поэзией (было ли это у Хайдеггера?). Когда наступает тот трагический перелом, когда сами философы начинают рассматривать философию как средство для хорошей жизни, в то время как она является хорошей жизнью самой по себе? 4 Смысл не в том, чтобы избавиться от всех долженствований существования, а в том, чтобы это долженствование исходило из самого человека; в том, чтобы самому в себе открыть свое собственное благо, для чего требуется такое мужество, к которому большинство людей изначально оказываются неспособными.

5 Сенека Л.А. Письмо VI // Сенека Л.А. Нравственные письма к Луцилию. М.: Наука, 1977. С. 15. 6 И у Платона, и у Аристотеля? Глухов А.А. Справедливость в классической политической философии [семинар] // URL: https://www.youtube.com/watch?v=nQoH9pTKSuM 7 Подобным образом в «Политике» Аристотеля описаны взаимоотношения господина и раба. В отличие от господина, у раба нет своего собственного блага.

8 Кожев А. Введение в чтение Гегеля: лекции по Феноменологии духа, читавшиеся с 1933 по 1939 г. в Высш. практ. шк. // А. Кожев. СПб.: Наука, 2003. С. 29. 9 Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. М., 1990. № 3. С. 134-148. 10 Подобные акты сознательного бездействия являются отличительной чертой поколения миллениалов. Желание сопротивления действию, которое бессмысленно, может быть не проявлением деградации, но актом высшего понимания принципов бытия.

11 Из пещеры.

#5