Философ как человек без прошлого


Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.

Полна забот ноша человека, и полны мысли человека насущными делами! Люди предвкушают грядущее, будь это приятная радость очередного быта или мучительный стыд потерянного времени, но жизнь неизменно увлекательна.

Иной раз можно обнаружить себя в тягостном раздумье или глубокой печали1 – самое опасное положение для моралиста и первые симптомы будущей болезни. Болезнь заключается в одном вопросе – «Что есть ценного в мире?». Сам по себе вопрос безобиден, у него много ответов (как же много ответов в мире!), и побороть сей духовный грипп нетрудно – знакомые, семья, друзья да и просто умение «собраться» способны даровать облегчение от неясного недуга.

А что, если человек не справится с болезнью? Что, если он не найдет нужных ответов, если сыпью пойдет его мысль? Стоит заглянуть в его душу, и мы увидим жалкую, печальную картину умирающего сознания. Впрочем, его душа и сама себя вскоре обязательно проявит, не в силах сдержать свою растерянность. Что в мире имеет ценность? Этот вопрос не отпустит свою жертву, оказавшуюся в пустыне былого самомнения. Гордый, лучший, не может поверить объяснениям толпы и потому не может найти себе спасения. Где другой сдастся, упадет в спасительные узы любви и дружбы, склонится перед Левиафаном, лучший вынужден держаться, причем вовсе не из-за своих моральных качеств. Лучший просто не найдет того, перед чем можно склониться, ведь все вышеперечисленное он собою уже олицетворяет. Его отчаянная стойкость – пиршество для сомнений, что, множась, изъедают его память.

Все в мире равноценно, все приходит и уходит, одно заменяется другим и ничего не оставляет. Власть и признание, женщины и мужчины, тягостные радости плоти и пульсирующие радости духа – все суета сует. Это последний шанс больного притвориться мертвым, последняя граница между человеком и философом. Рождение философа происходит в пустыне2, где он, ободранный, израненный и голодный впервые задается новым вопросом – «А почему я что-то делал?». Все в этом мире равноценно и ничего не может зацепить его взгляда, но он жил! Философ попадает в очень неловкую ситуацию. Нет ничего в мире ценного, но он помнит себя как человека, который стремился к чему-то. Ничего не бывает просто так. Что-то направляло его(!), а не кого-то другого. Осматривая свои раны, философ не сможет найти той волшебной, чарующей нити единения между собой и тем, кем он был. Каждый поступок открывается теперь сквозь призму «суеты». Все его прошлое теряет статус «его» прошлого, он его просто не понимает. В этом прошлом он дан себе как посторонний, как один из многих, кто полон забот и кто имеет чуждый ему ценностный ориентир. Философ может и был бы безразличен ко многим, но разве можно оставить без внимания самого себя, свою собственную память, что вызывает тоску по ощущению жизни? Как без прошлого жить, как видеть будущее, как найти себе заботу? Он потерял что-то важное, что-то безусловное – так впервые являет себя беспощадный голод познания, ориентир философа. Совсем скоро нужда философа выведет его из пустыни и вернет к людям. Начиная со скромных и неуверенных попыток узнать какой-нибудь приличный мотив, какое-нибудь убеждающее безусловное из уст лучших, философ будет вынужден обращаться ко все менее благородной публике. В один момент мы обнаружим его неизменным постояльцем обычного городского рынка, где он, теряя последние крохи былой гордости, будет, как нищий, умолять у прохожих о связи с прошлым, ведь свою собственную он где-то потерял.

Но откуда у прохожих связь с прошлым, пригодная для философа? Какие вообще могут быть точки соприкосновения у философа и обычных людей? Тогда в отчаянии философ решается на преступление – он создает Историю, причем такую, которая была бы не просто частным прошлым, маленькой историей, но ту, что подойдет любому человеку, а значит и философу. Он создает Историю как единственный способ утвердить свое существование. Корыстная необходимость обосновать собственную жизнь устремляет его взор на общее в противовес частному, возникает миф. Попутно философ подбирает себе инструменты для своего мифа, что требует от него перехода от маленьких справедливостей к справедливости вообще (что имеет силу и относительно прочих понятий).

Как же он создает миф? Он находит логически непротиворечивое объяснение окружающему миру, то есть он вольно заполняет сферу трансцендентного, недоступного эмпирическому познанию. По сути, он просто указывает на некоторую возможность наличия безусловной ценности, которая реализуется в его мифе. Он указывает на Благо. Здесь примечателен один косвенный момент – общая История, заданная философом, подразумевает определенное поведение людей, и те, как «здоровые» люди, стремятся к совершенству в своих поступках в рамках нового мифа. Ведь они в заботах, а не в сомнениях, они действуют. Цели философа и обычного человека разнятся. В то время как философ добился своего – указав на общую ценность (скорее даже лишь на ее форму), создал Историю, дающую ему спасительную возможность существовать, – здоровые люди нуждаются в правильном устроении своих забот. Это противоречие интересов приводит к тому, что философа, чтобы он согласился устраивать чужие заботы (а кто это сделает лучше него?), «надо обязать к этому и применять наказания»3, ведь его интересуют не внутренние ценности новой системы (власть, признание и прочее), а сама логическая возможность какой-либо безусловной ценности. Каждый следующий философ вновь и вновь будет обнаруживать себя на рынке (во все менее буквальном смысле), обездоленным и потерянным. В меру своих способностей и талантов он будет создавать новую Историю, либо, по недостатку времени, инструменты, которыми воспользуются другие. Каждый новый миф увеличивает пропасть между человеком и философом. Миф становится частью культуры, расширяя её. Более тяжкой болезнью философии должен переболеть человек, чтобы потерять свое прошлое и стать философом; Левиафан становится все крупнее и скалит все более острые клыки.

\\

Стоит обобщить вышесказанное: 1) Человек теряет ценностный ориентир в жизни; 2) В том случае если он оказывается лучшим, его самомнение не позволяет ему опереться на окружающих и вновь вернуться в поток событий; 3) Изъедая себя вопросами, он обнаруживает, что полностью изъел (потерял) какую-то важную взаимосвязь между собою в прошлом и собой настоящим, ведь сейчас у него есть ориентир – познание самого себя, а также был какой-то ориентир ранее, но логически их связать в самом себе, как в одном человеке, он не способен. 4) Он создает некоторую систему, которая искусственно связывает его в прошлом (или окружающих его людей, что равноценно) с ним в настоящем в рамках некоторого генезиса. Понимая себя, как человека более свободного и разумного, чем он был ранее, он задает линию Истории, которая с необходимостью движется от несвободы к свободе, от неразумия к разуму, причем всё, что было до «прошлого» и что будет после «настоящего» вольно задается, отталкиваясь от этой линии. 5) Соответственно, подлинным мотивом действия человека становится попытка убежать от того, что он считал самим собою ранее. Чаще всего это выражается в каком-нибудь Государстве, коммунизме, вечном мире и подобном, где от человека остается только определенная и вечная функция.

\\

Представим теперь такого философа, который сумел написать Историю Историй и создал миф такого уровня, что более непреодолим для человека. Назовем этого философа последним философом. Трудно вообразить себе отчаяние последнего философа, но мы можем предположить у него недюжинную смелость и способность выдерживать взгляд самого страшного зверя4. В противовес предыдущим философам, последний должен создать такую систему, которая свела бы всю историю к линии между своим прошлым, как оно дано философу, и его настоящим, не оставляя никаких заступов, а саму линию превратить в точку, отождествив прошлое и настоящее. Последний философ должен завершить и подвести общий итог Истории, а также логически исключить все, что не имеет к ней отношения. В его системе не будет места ничему трансцендентному; при этом она должна исчерпать собою все возможности настоящего сознания, то есть потенциально объяснить и вписать в себя любое возможное событие, каждую частную жизнь. История должна стать чистой самодостаточной формой. Что же будет со всеми теми, кому не повезло появиться после последнего философа? Им уготована печальная судьба. Сама История Историй подразумевает простоту появления в ней многочисленных лучших, так как к этому мифу подходит любая деятельность и любая интерпретация собственной деятельности. Лучшие, пораженные философской болезнью, не способны преодолеть границы между состоянием «суеты» и становления философом, так как граница была стерта последней системой.

Что же это за состояние «суеты»? Это то состояние, когда человек принимает равноценность окружающего мира и вместо того, чтобы попытаться в нем себя утвердить и найти какую-то надежную опору, спросить себя «Почему я делал нечто?», остается на уровне пассивного принятия бессмысленной жизни. Такой человек отдает себя моменту и являет себя простой функцией мира, совокупностью отношений, к которым он принадлежит. Сомнения не изъедают его память, он умеренно болен и спокойно существует в согласии с собой. Он функция этого мира, место языка, условие протекания дискурса...

\\

Здесь можно было бы закончить, но я бы хотел изложить еще одну интуицию – можно предположить, что были и будут существовать такие люди, которые не смогут удовольствоваться состоянием спокойствия. Они не могут выйти за границы мифа последнего философа, но они могут попытаться в нем искусственно положить некоторую область иррационального, бессознательного. Отдавая те или иные части Истории в область иррационального, они мистифицируют Историю. Экономика, религия, политика, культура или даже воля становятся новым способом из самой Истории ответить себе на вопрос по поводу взаимосвязи между своим прошлым и настоящим, возможность действовать, а не просто быть функцией мира. Каждое новое объяснение приписывает миру все больше иррациональности и искусственно сужает сферу Истории до уровня своего дискурса. Предписываемая истории иррациональность постепенно охватывает все пространство вокруг человека, замыкая его жизнь на самом себе, на сухом желании быть, превращая ее в своеобразный магический обряд. Обнаруживаемое таким образом прошлое искусственно, в нем более нет той философской естественности, которая была присуща философам тогда, когда они еще могли существовать. Человек находит не необъяснимую разницу между собой в настоящем и прошлом, а разницу между разными видами прошлого и настоящего, ведь искусственно положенная иррациональность той или иной области Истории вполне понятным образом задает нам тот или иной ценностный ориентир. Вместо ситуации отчаяния мы оказываемся в ситуации выбора. Если сделать некоторое допущение, что мы можем различить Историю как таковую и историю, как её воспринимает и интерпретирует отдельный человек, то на практике История становится самостоятельной и независимой от жизни человека сущностью, так как никто не может выйти за ее границы и не может ее каким-либо образом определить. Иррационализируя историю, человек ограничивает себя от возможности каким-либо способом не просто найти потерянное прошлое, но просто обнаружить, что у него лично было когда-то какое-либо прошлое. Он вновь становится полон забот, но в отличие от «забот» античности, его заботы имеют не естественный, природный (физическое выживание и утверждение), а скорее искусственный, внешний характер. А что является причинами этих искусственных забот: История ли сама по себе, либо другие люди, классы... – уже другой вопрос. Подведем итоги: изначально история появляется как использование общего нарратива под нужды частных людей и объяснение взаимосвязи их и их прошлого. Через общую историю люди познавали и определяли самих себя, свою частную жизнь. Философы создавали все более крупные исторические проекты, которые включали в себя частную жизнь в большем объеме, пока последний философ не отождествил частную и общую историю, замкнув их на самих себе, подчинив отдельного человека истории. Первоначальное отношение перевернулось, и сегодня мы имеем такую ситуацию, что человек иррационализирует историю, тщательно разрывает взаимосвязи между любыми фактами и объясняет свою собственную жизнь не с позиции взаимосвязи с прошлым, а с позиции функционального существования здесь и сейчас, с позиции выбора.

История, возможно, не закончилась, но закончилась философия.

Библиография

Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. СПб.: Наука, 1993. Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 79-420.

Сноски

1 Со спинозовским подтекстом.

2 Под ярким солнцем.

3 Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 104.

4 «Смело смотреть в глаза истине, верить в силу духа – вот первое условие философии». Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1. СПб.: Наука, 1993. С. 66.

#5

Избранные публикации
Облако тегов
Тегов пока нет.