Свобода преподавательского творчества и ее ограничения в Российской дореволюционной гимназии (по мат
Средние учебные заведения в Российской империи – гимназии и реальные училища – в массе своей были государственными. Государство, безусловно, было заинтересовано в том, чтобы выпускники этих учреждений становились не только грамотными профессионалами, но и лояльными подданными. Соответственно, оно должно было прилагать определенные усилия к тому, чтобы преподавание в них велось в строго определенном духе. Однако насколько жестким был контроль государства и выражавшей его интересы гимназической администрации над преподавательской деятельностью? Мог ли преподаватель каким-либо образом обойти накладываемые на него ограничения? В данной небольшой работе я рассмотрю ситуацию, сложившуюся в предреволюционные годы в Барнаульской женской гимназии, и, таким образом, попытаюсь ответить на поставленные вопросы применительно к одному конкретному учебному заведению.
В качестве источника мной были использованы дневниковые записи учителя словесности этой гимназии Н.Ф. Шубкина. В 1998 г. они были опубликованы издательством РХГИ1. Подзаголовок книги – «Из дневника словесника Н.Ф. Шубкина за 1911–1915 годы» – настораживает, т.к., на первый взгляд, предполагает публикацию не всего текста источника, а лишь его фрагментов. Однако объясняется он, видимо, тем, что из всего огромного массива дневниковых записей Шубкина опубликованы были лишь те, что сохранились в семейном архиве – а именно записи за четыре указанных года2. По крайней мере, так утверждает публикатор, и сам опубликованный текст скорее подтверждает его слова – в нем отсутствуют какие-либо намеки на наличие вырезок или купюр. Уверенность в добросовестности публикатора подкрепляется свидетельствами авторов научных работ, использовавших дневник Шубкина в качестве источника. Так, алтайская исследовательница М.В. Гусельникова, работавшая непосредственно с рукописью дневника, утверждает, что издание 1998 года воспроизводит его текст «в полном объеме»3. Как «полное издание сохранившейся части дневника» характеризует данную публикацию и Ю.М. Гончаров, посвятивший анализу записей Шубкина небольшую специальную работу4. Другие исследователи, занимающиеся изучением среднего образования в дореволюционной России, также с доверием относятся к рассматриваемой публикации и привлекают ее в качестве источника5, поэтому и я в дальнейшем анализе буду опираться на нее. Как было сказано выше, дневник Шубкина уже становился предметом анализа в нескольких специальных работах. Однако работы эти отличает, на мой взгляд, некоторая односторонность в освещении той проблемы, которая интересует нас в рамках данного исследования. Их авторы делают акцент на абсолютно бесправном положении гимназического учителя. Так, Ю.М. Гончаров отмечает, что «жизнь гимназии строго регламентировалась», а преподаватели подвергались «постоянному контролю <...> со стороны “руководящих органов”»6. «Педагоги становились абсолютно бесправными исполнителями любых решений, навязываемых начальством», – вторит ему О.В. Блинова, также посвятившая дневнику Шубкина специальную статью7.
Подобная точка зрения вообще обычна для исследований, посвященных положению дореволюционного учительства. Приведу (в собственном переводе) характерную цитату из монографии французской исследовательницы К. Руан: «Средние учебные заведения жестко контролировались различными правительственными учреждениями <…>. Жесткие ограничения, накладываемые на учебный план и методы преподавания, способствовали формированию довольно сухого и формального подхода к обучению»8. На первый взгляд, из анализируемого дневника можно почерпнуть основания для такой трактовки. По крайней мере, сам Шубкин оценивал собственное положение похожим образом. «И сидят злосчастные педагоги, связанные по рукам и ногам», – сетовал он в записи от 18 октября 1911 г.9 К той же метафоре словесник обращался впоследствии еще несколько раз, – в частности, описывая взаимоотношения учителей с родителями: «Походило на то, что мы (связанные по рукам и ногам разными циркулярами и порядками – лежим перед ними, а они, стоя над нами, наводят критику, что мы не так лежим...»10.
Однако при более пристальном рассмотрении приводимых в дневнике фактов обнаруживается, что в своей повседневной преподавательской деятельности его автор отнюдь не чувствовал себя «связанным». Судя по оставленным им записям, закрыв за собой дверь в классную комнату и оставшись наедине с ученицами, Шубкин получал почти неограниченную свободу – и весьма активно ею пользовался. Так, зимой 1911/12 гг. он предложил восьмиклассницам написать сочинение на тему «Интеллигенция 90-х годов по произведениям Вересаева»11, а когда, проверив сданные работы, обнаружил, что одна из гимназисток очень слабо разбирается в марксистском учении, прочел на эту тему небольшую лекцию12. Сделал он это абсолютно спонтанно, прямо на ходу немного подкорректировав учебный план и никого об этом не уведомляя. Впрочем, вряд ли подобные лекции были бы одобрены начальством в том случае, если бы оно о них узнало – учитывая, что, судя по дневнику, даже к изучению произведений А.И. Герцена и Л.Н. Толстого оно относилось с большой настороженностью13.
О том, как было поставлено в Барнаульской женской гимназии преподавание отечественной истории, можно судить по ответам учениц на экзамене, вызвавших резкое недовольство ревизора из округа14. В частности, гимназистки характеризовали правление Николая I как «реакционное», не встречая никаких возражений со стороны учительницы15. Сам Шубкин, по-видимому, разделял подобный взгляд на этот период, что не скрывал на уроках: в частности, рассказывал ученицам «о влиянии николаевской реакции на людей 40-х годов»16. Вот еще один характерный случай: 17 марта 1914 г. Шубкин, обдумывая требование председателя педагогического совета (т.е. руководителя гимназии) разучивать с гимназистками как можно больше стихов, записал в дневнике, что из уже выученных его ученицами произведений некоторые могут быть расценены как «недостаточно «благонадежные» («Свобода», «В минуты унынья» и некоторые другие)», а потому их следует вычеркнуть из рекомендательного списка17. А уже 4 дня спустя он, как будто позабыв о своем намерении, во время урока попросил одну из учениц рассказать то самое стихотворение Н.А. Некрасова «Свобода»18.
Почему он так поступил? Очевидно, потому, что во время урока Шубкин (как и его коллега, преподававшая историю) отнюдь не чувствовал себя связанным чем-либо и не опасался возможных санкций со стороны руководства, т.к. оно могло и не узнать о том, что происходило в классе. Экспериментировал Шубкин и с методикой – опять-таки, не спрашивая разрешения у начальства и не получая за это впоследствии никаких санкций. Так, осенью 1912/13 гг. он ввел в практику так называемые «рефераты» – подготовку гимназистками развернутых устных выступлений на заданную тему с последующим их обсуждением: таким образом учитель хотел поспособствовать развитию «самодеятельности» среди восьмиклассниц19.
В свете вышеизложенного трудно согласиться с К. Руан, утверждающей, что учителя в дореволюционных гимназиях, будучи жестко ограничены рамками официальных предписаний, практически не имели возможности влиять на содержание преподаваемых ими курсов20. Более обоснованной представляется точка зрения И.В. Зубкова, который в своей монографии, посвященной положению дореволюционного учительства, отмечает, что ««неудобные» министерские распоряжения зачастую игнорировались, и механизм систематического контроля за их исполнением отсутствовал»21.
Действительно, в дневнике Шубкина мы находим несколько примеров того, как решение проигнорировать тот или иной циркуляр выносилось единогласно педагогическим советом и даже председатель присоединялся к общему мнению. Так произошло, например, с рекомендацией Синода уделять больше внимания религиозному воспитанию учащихся22.
С другой стороны, тезис Зубкова все же не может быть принят без ряда существенных оговорок. Во-первых, далеко не каждое распоряжение вышестоящих инстанций могло быть безнаказанно проигнорировано персоналом гимназии. Всегда существовала определенная черта, переступать которую не следовало, – и учителя, видимо, хорошо понимали, где именно она проходит. Например, по словам Шубкина, нечего было и думать об устройстве в гимназии юбилейного вечера после того, как из учебного округа пришел соответствующий запрет23. Во-вторых, приказ, исходящий из округа или из Министерства народного просвещения, мог быть оставлен без внимания не во всякое время. Сам Шубкин хорошо это осознавал и корректировал линию своего поведения в зависимости от обстоятельств. Так, если в 1911/12 учебном году он, несмотря на предостережение (весьма мягкое по форме) окружного начальства, все же рассчитывал изучить с 8-м классом произведения А.П. Чехова и Г.Н. Успенского24, то в последующем, напуганный общим ужесточением гимназического режима при председателе Б-ском, оставил всякие мысли об этом25.
В-третьих, судя по дневнику, механизмы, позволявшие осуществлять постоянный контроль над преподавателями, у руководства гимназии все же имелись, а масштаб их применения зависел исключительно от доброй воли председателя педагогического совета. Например, присутствие классных дам на уроках Шубкин прямо называл «узаконенным шпионством» за учителями26. Иногда в качестве «шпионок» использовались и отдельные ученицы, пользовавшиеся доверием руководства27. Наконец, сам председатель мог свободно посещать уроки любого учителя и следить за исполнением исходивших сверху предписаний28. В результате председателю Ш-ко, руководившему Барнаульской гимназией с конца 1913 г., удалось выстроить, по словам Шубкина, «целую систему «предупреждения и пресечения», основанную на сыске», причем она в равной степени затрагивала как учениц, так и преподавателей29 (правда, о том, как именно функционировала эта система, мы из записей Шубкина не узнаем).
Главным же «контролером», лишавшим педагогов возможности полностью отказаться от исполнения начальственных предписаний, был страх наказания – нередко, как выяснялось впоследствии, абсолютно неоправданный. Например, в одной из первых дневниковых записей Шубкин отметил, что преподаватели частной гимназии и реального училища поучаствовали в сборе денег на установку памятника Столыпину исключительно «страха ради иудейска». Его же собственные коллеги массово отказались от участия в этой кампании – и, несмотря на существовавшие у самого Шубкина опасения, никакого наказания, по-видимому, не последовало (по крайней мере, в дневнике о нем ничего не сообщается)30.
Примечательно, что уже через несколько лет Шубкин мотивировал собственные действия, прибегая к тому же выражению: так, в 1913/14 учебном году он «страха ради иудейска» существенно сократил список литературы, рекомендуемой для прочтения гимназисткам, вычеркнув из него все то, что могло не соответствовать официально утвержденным нормам31.
Следует также учитывать, что помимо официальных распоряжений Министерства народного просвещения свобода преподавателя могла ограничиваться разнообразными установками, существовавшими только в голове конкретного местного руководителя. Так, уже упоминавшаяся преподавательница истории получила сначала устное порицание, а затем и официальный выговор от начальства учебного округа – в том числе за то, что рекомендовала своим ученицам изучать работы М.В. Довнар-Запольского. С удивлением и возмущением Шубкин отмечал в дневнике, что делала она это, «основываясь <…> на статьях, печатавшихся в «Педагогическом сборнике военно-учебных заведений»», издании вполне официальном и благонамеренном32. Еще одним пунктом обвинения неожиданно стала разработанная этой учительницей программа, уже прошедшая утверждение в округе: теперь вдруг выяснилось, что она способствует «подрыванию у учениц патриотического чувства»33.
Видимо, опасаясь подобных же обвинений, сам Шубкин, начиная осенью 1913 г., активно корректировал собственные программы по словесности, убирая оттуда произведения даже тех авторов, изучение которых формально было одобрено Министерством, но при желании могло быть расценено местным руководством как политически вредное (например, А.И. Герцена)34. В том же ряду стоит и нелепая ситуация, возникшая при обыске в гимназической библиотеке: наряду с действительно «крамольными» книгами (такими, как труды К. Маркса и Ф. Энгельса) из нее оказалась изъята брошюра «На первой ступени обучения», «которая одобрена Министерством и специально рассылается по школам инспектором народных училищ»35. Наконец, учителя оказывались в куда большей зависимости от личных представлений председателя педагогического совета о правильном преподавании, чем от министерских и окружных циркуляров. Председатель, как уже было сказано, мог посещать уроки отдельных преподавателей и по итогам этих посещений нередко «рекомендовал» им что-то подкорректировать в своих программах или методике (слово «рекомендовал» сам Шубкин ставит в кавычки, намекая, очевидно, на приказной характер таких рекомендаций)36.
Об одном таком требовании – уделять больше внимания заучиванию стихов наизусть – я уже упоминал. В особенно тяжелой ситуации учитель оказывался в том случае, если идеи, высказанные председателем, расходились с официальной позицией вышестоящих инстанций. «С чем же мы все-таки должны считаться? – недоумевал после одного такого эпизода Шубкин. – То считают чуть не преступлением всякое отступление от учебника, то требуют опровергать учебники, одобренные Министерством, и учить как раз наоборот»37.
Председатель также мог вмешиваться в процесс выставления оценок. Практиковалась, например, перепроверка им ученических работ с исправлением уже выставленных учителем баллов (хотя, как отмечал Шубкин, такая практика, строго говоря, нарушала действовавшие официальные нормы)38. Особенно любил это делать все тот же Б-ский39, но и пришедший ему на смену Ш-ко, в целом более лояльно относившийся к преподавательской самодеятельности, после первой же родительской жалобы на Шубкина попросил словесника «при первом удобном случае представить ему для проверки» работы шестиклассниц40.
Таким образом, предстающая перед нами картина жизни провинциальной женской гимназии оказывается куда более сложной и многомерной, чем это до сих пор представлялось исследователям. С одной стороны, ни о каком тотальном контроле над учителями говорить не приходится. Трудно назвать Н.Ф. Шубкина, даже в период наибольшего ужесточения гимназического режима в 1912/13 учебном году изучавшего со своими ученицами публицистику А.И. Герцена41 и записки декабристки М.Н. Волконской42, «связанным по рукам и ногам». Как мы видели, распоряжения Министерства и окружного начальства нарушались в гимназии практически постоянно – причем как учителями, так и представителями администрации. Проблема, действительно стоявшая перед преподавателями, заключалась как раз в обратном – в отсутствии четких, раз и навсегда проговоренных правил игры, разъясняющих, что можно делать и чего нельзя. В результате ситуация в гимназии определялась изменявшимся от года к году соотношением сил: с одной стороны — активностью и решительностью (или, наоборот, робостью и страхом) отдельно взятых преподавателей, с другой — строгостью и придирчивостью (или, наоборот, мягкостью и лояльностью) руководства. С одной стороны, в такой ситуации положение рядового учителя оказывалось весьма шатким, т. к. он никогда не мог быть уверен, что не понесет наказание за любой, даже самый невинный на первый взгляд поступок. Между тем в условиях отсутствия в Российской империи трудового законодательства наказание могло быть сколь угодно суровым – вплоть до увольнения из гимназии без объяснения причин43. С другой стороны, эта же ситуация предоставляла преподавателю довольно широкие возможности для проведения разнообразных экспериментов на своих уроках – ровно до того момента, пока на эти эксперименты не обращало внимание начальство и не решало, что их необходимо пресечь (а этот момент теоретически мог не наступать очень долго). Таким образом, гимназического учителя в данном случае можно уподобить скорее не пленнику, связанному по рукам и ногам, а человеку, ходящему по минному полю и не знающему, где именно расставлены ловушки. Безусловно, данные выводы, основанные на анализе ситуации в одной конкретной гимназии, не могут быть автоматически, без привлечения дополнительных источников и проведения сравнительного анализа, распространены на все средние учебные заведения Российской империи начала XX в. Необходимо принимать во внимание, в частности, тот факт, что речь шла именно об одной из женских гимназий, деятельность которых в целом контролировалась слабее, чем работа мужских учебных заведений (хотя, как указывает Е.А. Рыболова, различия между ними в этом отношении на рубеже XIX и XX вв. постепенно стирались)44. Однако мне представляется, что предложенный мной подход к определению проблем, стоявших перед дореволюционными учителями, может быть продуктивен при дальнейших исследованиях в этой области, т.к. позволяет избежать тех крайностей, в которые нередко впадают современные историки, утверждая либо, что преподавательская деятельность постоянно жестко регламентировалась указаниями сверху, либо, напротив, что она почти не контролировалась руководством.
Библиография
Ruane C. Gender, Class, and the Professionalization of Russian City Teachers, 1860–1914. Pittsburgh: Univ. of Pittsburgh Press, 1994. (Pitt Series in Russian and East European Studies; № 24). Блинова О.В. К вопросу о положении учителя женской гимназии в Западно-Сибирском учебном округе в начале XX в. (по материалам дневника преподавателя Барнаульской женской гимназии Н.Ф. Шубкина) // Сибирский субэтнос: культура, традиции, ментальность: материалы V Всерос. науч.-практ. Интернет-конференции на сайте sib-subethnos.narod.ru 15 января по 15 мая 2009 г. / Отв. ред. Н.И. Дроздов. Красноярск: Изд-во КГПУ, 2009. С. 31–42. Гончаров Ю.М. Повседневная жизнь женской гимназии в Сибири начала ХХ в. глазами учителя (по материалам дневника Н.Ф. Шубкина) // Сибиряки: региональное сообщество в историческом и образовательном пространстве: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Н.Н. Родигина. Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2009. С. 155–162. Гусельникова М.В. Из дневников словесника Н.Ф. Шубкина // Алтайский текст в русской культуре: Материалы научного семинара «Алтайский текст в русской литературе второй половины XIX – начала XX в.» Вып. 1 / Под ред. Т.Г. Черняевой. Барнаул Изд-во Алт. ун-та, 2002. С. 119–125. Зубков И.В. Российское учительство: повседневная жизнь преподавателей земских школ, гимназий и реальных училищ, 1870–1916. М.: Новый хронограф, 2010. Рыболова Е.А. История женских гимназий России во второй половине XIX – начале XX веков (по материалам Московского учебного округа): Автореф. дис. … канд. ист. наук: 07.00.02 М., 2004. Шубкин Н.Ф. Повседневная жизнь старой русской гимназии (Из дневника словесника Н.Ф. Шубкина за 1911-1915 годы). СПб.: Изд-во РХГИ, 1998.
Сноски
1 Шубкин Н.Ф. Повседневная жизнь старой русской гимназии (Из дневника словесника Н.Ф. Шубкина за 1911–1915 годы). СПб., 1998. 2 Там же. С. 6.
3 Гусельникова М.В. Из дневников словесника Н.Ф. Шубкина // Алтайский текст в русской культуре: Материалы научного семинара «Алтайский текст в русской литературе второй половины XIX – начала XX в.». Вып. 1 / Под ред. Т.Г. Черняевой. Барнаул, 2002. С. 125. 4 Гончаров Ю.М. Повседневная жизнь женской гимназии в Сибири начала ХХ в. глазами учителя (по материалам дневника Н.Ф. Шубкина) // Сибиряки: региональное сообщество в историческом и образовательном пространстве: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Н.Н. Родигина. Новосибирск, 2009. С. 157. 5 См., напр.: Зубков И.В. Российское учительство: повседневная жизнь преподавателей земских школ, гимназий и реальных училищ, 1870–1916. М., 2010. С. 356; Рыболова Е.А. История женских гимназий России во второй половине XIX – начале XX веков (по материалам Московского учебного округа): Автореф. дис. … канд. ист. наук. М., 2004. С. 12. 6 Гончаров Ю.М. Указ. соч. С. 158, 160. 7 Блинова О.В. К вопросу о положении учителя женской гимназии в Западно-Сибирском учебном округе в начале XX в. (по материалам дневника преподавателя Барнаульской женской гимназии Н.Ф. Шубкина) // Сибирский субэтнос: культура, традиции, ментальность: материалы V Всерос. науч.-практ. Интернет-конференции на сайте sib-subethnos.narod.ru 15 января по 15 мая 2009 г. / Отв. ред. Н.И. Дроздов. Красноярск, 2009. С. 36. 8 Ruane C. Gender, Class, and the Professionalization of Russian City Teachers, 1860–1914. Pittsburgh, 1994. P. 15.
9 Шубкин Н.Ф. Указ. соч. С. 41. 10 Там же. С. 196. 11 Там же. С. 72. 12 Там же. С. 84. 13 Там же. С. 110–111. 14 Там же. С. 111–112. 15 Там же. С. 111. 16 Там же. С. 188.
17 Шубкин Н.Ф. Указ. соч. С. 327. 18 Там же. 19 Там же. С. 132. 20 Ruane C. Op. cit. P. 42. 21 Зубков И.В. Указ. соч. С. 353. 22 Шубкин Н.Ф. Указ. соч. С. 60.
23 Шубкин Н.Ф. Указ. соч. С. 41. 24 Там же. С. 27. 25 Там же. С. 312. 26 Там же. С. 29. 27 Там же. С. 32, 208. 28 См., напр.: Там же. С. 149, 160, 233. 29 Там же. С. 289.
30 Шубкин Н.Ф. Указ. соч. С. 26. 31 Там же. С. 283. 32 Там же. С. 174. 33 Там же. 34 Там же. С. 257. 35 Там же. С. 275.
36 Шубкин Н.Ф. Указ. соч. С. 284. 37 Там же. 38 Там же. С. 205–206. 39 См., напр.: Там же. С. 193, 205. 40 Там же. С. 319. 41 Там же. С. 139, 147. 42 Там же. С. 212.
43 Зубков И.В. Указ. соч. С. 261. 44 Рыболова Е.А. Указ. соч. С. 18–19.
#6
